КАРЕЛЬСКИЙ ДЕТСТВА ВКУС

Анатолий ЕРОШКИН:

— Этот мой стих — дань олонецкому говору.

Забыть нельзя,

вернуться невозможно

в мой отчий дом

у медленной реки,

он по ночам

приходит осторожно

и ласково

касается руки.

И сразу прочь

уносятся тревоги,

и увядают

бедствий лопухи,

сажусь на край

асфальтовой дороги,

мелком на ней

пишу свои стихи.

Так тороплюсь,

что пропускаю буквы,

сбиваюсь с мысли,

с рифмами — беда,

но есть другое:

запахи и звуки,

оставшиеся в детстве

навсегда.

Там ламбушка

и кодушка, как лапси,

резвятся в переулках

и дворах…

и даже…

— ведь такое

может статься? —

жива муамо…

спят туатто,

велли — брат.

По-прежнему в садах

щебечут линду,

и кала

постоянно на столе,

и поччи

не отходит от корыта,

и хебо ржёт,

как… царь навеселе.

А в старом парке

арандают койву,

и каннатес

облизывает кот,

из конуры

глядит с любовью койру,

и — качо вай! —

друг в гости к нам идёт!

Впихнуть в строку

желаю «хювя!», «терве!»,

а между ними —

жёлтый одуван,

дымок из труб

и шепоток деревьев…

— Ой, мида пууту! —

говорит дружбан.

Ответить что?

Скажу: «Пассибо суури!

За то, что помнишь

и не предаёшь.

Ведь знаю сам —

в карельском я халтурю,

но помню «мене…»…

дальше сам пойдёшь?».

Ещё на ум приходит

«шитту перзе»

— не дай, Создатель,

тутти прочитать! —

хоть для меня

вот в этаком разрезе

звучит, как песня,

а совсем не мат.

Вдруг слышу я певуче:

— Туле тянне,

ешь кейтинпиирай

и калитки жуй!

Эй, кто спросил там:

«Мида сана?».

Не малтаю

я этот сабантуй!

Мелок истёрся

об асфальт дорожный,

а то б ещё такого

написал!

Что вызывать

пришлось бы неотложку

всем тем,

кого сразил я наповал.

Но хватит вяньгать

о делах прошедших

и «аля коске!»

дождику кричать,

пусть смоет он

мелок,

с ума сошедший,

хоть кто-нибудь

да скажет мне:

«Дай пять!»

И я пожму

протянутую руку,

улыбкой

непременно поделюсь…

Пусть я вдали…

Плевать мне на разлуку!

Ищу в словах

карельский детства вкус!