Правила этикета

В последний четверг мая семьдесят третьего года Ольге Дёмкиной, уборщице конторы одного из пудожских лесопунктов, приснился худой сон: будто, обиходив на утренней зорьке корову, идёт она по двору с подойником парного молока и вдруг видит у калитки старшего сына Степана, студента четвёртого курса университета.

— Ой, Степанушка, приехал! Ужели сдал экзамены? Да как в такую рань добрался до посёлка? — оставив подойник на крыльце, радостно направилась она к сыну. А тот стоит за воротами, молчит и устало смотрит на мать. — Что с тобой? — Ольга отворила калитку. — Не заболел ли? Да проходи домой-то. Степан так же без слов повернулся и быстро зашагал по тропинке прочь от дома. — Стёпа, сыночек, — бросилась за ним Ольга, но ноги вдруг налились свинцовой тяжестью, онемели, не может мать догнать сына! А он уплывает всё дальше и дальше в холодный туман…

Казанской Божьей матери долго шептала памятные издавна слова молитвы: «О Пресвятая Госпоже Владычице Богородице! Избави всех, с верою тебе молящихся, от падений греховных, от навета злых человек, от всяких искушений, скорбей, бед и от напрасной смерти… Аминь».

Немного полегчало, но душа, растревоженная жутким видением, была не на месте. Да тут ещё пали на ум многократно слышанные, молвою приукрашенные истории об извечных городских страхах — грабежах, разбоях, убийствах и проигрывании людей в карты. И в череде беспокойных, суматошных мыслей интуитивно вызрело единственно мудрое решение: «Съезжу, проведаю сына, за два дня обернусь, а отец пусть-ка покрутится с ребятами по дому». Стараясь не волноваться, поднялась с колен, пошла ставить самовар и собирать хозяина на работу.

День истаял в круговороте привычных хлопот, мягко садилось малиновое солнце, предвещая погожее завтра. Ольга завершала недолгие сборы, когда прибежали соседки Клава и Зоя, прямо с порога заявившие чуть ли не в приказном порядке: «Оля, возьми нас с собой!» Та изумилась — никому ведь и слова не сказала, зная, что посёлок живёт сплетнями, склоками, пересудами, впитывая и переваривая их своей огромной пористой массой. Она и сама была крохотной частицей этого вечного броуновского движения, охала, ахала, уточняла, украшала и несла дальше свежий слух, чтобы, столкнувшись с какой-нибудь Ниной или Верой, щедро вывалить новость, с удовольствием наблюдая, как та округляет глаза, всплёс кивает руками, переспрашивает и, наливаясь нетерпеливым волнением, принимает словесную эстафету. Клава тут же раскрыла первоисточник:

— Твой Вовка моему Мишане в садике сказал.

— Девки, я всего на два дня, по-быстрому, — начала отнекиваться Ольга.

— Оля, да мы не помешаем тебе, не задержим, хоть немного развеемся от этой тягомотины, — жалобно запели подружки.

Ну куда тут денешься, тем более, что бабы они простые, свойские, тянут ту же самую природой уготованную лямку, хоть каждая по-своему. Клава — женщина робкая, безответная, по-хорошему наивная, с таким же тихоней мужем произвели на свет троих на удивление весёлых, бойких и до безрассудства смелых мальчишек. А Зоя — разбитная, ухарская, за словом в карман не полезет, может при случае и матом обложить и жахнуть рюмкудругую, имела застенчивую дочку, точь-в-точь маленькую копию Клавы.

Под дружным напором женщин Ольга вскоре сдалась. И субботним утром трое кумушек в ситцевых юбках, вязаных кофтах, обутые в старомодные туфли, с ридикюлями в руках двинулись к остановке. Народ при виде живописной троицы широко улыбался:

— Далече собрались, барышни? Клава испугалась:

— Оленька, чего это они все смеются?

— Потому, что за версту видно: идут дуры деревенские, вырядились людям на потеху.

Ольга уже злилась, что взяла эту парочку, на неё одну никто бы и не обратил внимания, а теперь, видимо, не оберёшься позора. И, действительно, на протяжении всей поездки люди расплывались в улыбке при взгляде на поселковое трио. Улыбались молодые пилоты АН-2, кондукторы в троллейбусах, общежитская вахтёрша, гардеробщик в ресторане, прохожие на улице, модная невестка тетушки Настасьи, у которой они ночевали. Ольга сначала нервничала, переживала, а потом вдруг заметила, что это не насмешка, что улыбаются люди светло, с грустью, хорошо улыбаются, чисто, и поняла, скорее не разумом, а сердцем, что у каждого из них где-то есть такая же мать, сестра, бабушка, одетая в такие же кофту и юбку, в таком же платочке в горошину и стоптанных башмаках, и умягчилась душой, отошла.

Едва развеялась одна неприятность, как приспело новое лихо: в аэропорту после покупки билетов выяснилось, что подружки никогда не летали.

Ольга подумала: «Боже! Заблюют самолёт чухонки». Но тут же вспомнила, что для слабаков на двери пилотской кабины имеется набор гигиенических пакетов, и грозно приказала путешественницам: «Возьмите по три штуки!» Однако до греха не дошло, летели хорошо, погода стояла солнечная, тихая. Самолёт мягко плыл в небесной синеве над заливами Онежского озера, прибрежными деревнями, сёлами, над лесом, над изумрудной зеленью набирающих силу полей. К удивлению Ольги, боязливая Клава высоты не испугалась, вертелась на месте, с интересом разглядывая открывавшиеся внизу неохватные дали. А вот Зоя неожиданно устрашилась: закрыла глаза, привалилась к Ольге и всю дорогу исходила мелкой ознобной дрожью. Ольга гладила её руки, успокаивала подругу. Через час, отходя от самолётного гула, путешественницы уже распивали чаи у тёти Насти в уютной двухкомнатной квартире в Петрозаводске. Подвижная восьмидесятилетняя старушка, находящаяся в добром здравии и ясной памяти, засыпала Ольгу вопросами о родине:

— Оленька, давно ли была в Кубово? Как там деревня наша?

И пошли долгие, обстоятельные разговоры, зазвучали имена-фамилии земляков, забытые уже названия колхозных полей, омутов, порогов, ягодных и грибных мест, сенокосов и пожен, оставшихся в прошлом, но бесконечно дорогих по сей день.

— Ой, тётушка милая, прости ты меня, вечером ещё набеседуемся, а теперь надо к сыну съездить, — поднявшись из-за стола и чмокнув тётю, сказала Ольга. — Девчата тоже прогуляются.

В университетском общежитии моложавая улыбчивая вахтёрша проводила женщин до крайней комнаты на третьем этаже. Ольга, коротко стукнув в дверь, перешагнула через порог. Степан с двумя товарищами резался в карты. В помещении висела сизая пелена табачного дыма. Степан был ошарашен внезапным появлением родительницы. «Маманя, тёть Зоя, тёть Клава, вы откуда? Что случилось?» — растерянно бормотал он. Ольга, обрадованная тем, что сын жив-здоров, всё же решила его пожурить: «Мы вот с соседками надумали посмотреть, как живут-учатся советские студенты. Что ж, пожалуй, неплохо: картишки, сигареты да и пивко где-нибудь затаилось в сторонке.

Но Степан уже пришёл в себя, обнял мать, усадил гостей на стулья и засмеялся: «Маманя, мы тут немного расслабились после экзамена, но это ерунда». И, открыв форточку, он начал наводить порядок:

— Парни, работаем! Сергей, бери посуду, хорошенько помой её на кухне и бегом сюда. А ты, Толя, лети в гастроном, купи конфеты, торт, пирожные и по шоколадке дамам. И, достав из кармана брюк деньги, отщипнул две красненькие бумажки товарищу.

Студенты ушли. Степан присел на кровать напротив матери, весело посмеиваясь: «Ну вы даёте, женщины! Меня ректор так бы не напугал, как пришествие Святой Троицы. Мать была менее восторженной:

— У тебя всё-всё в порядке?

— Да, во вторник сдам последний экзамен и домой!

Ольга мягко потребовала:

— Покажи-ка зачётку, дружок!

Сын заулыбался:

— Чистый КГБ!

Достал синеватую книжицу и протянул матери.

Сессия и впрямь была хороша: две пятёрки и две четвёрки заверялись лихими росчерками преподавателей. У Ольги отлегло от сердца, она рассказала сон, а Степан обрадовал её: «Маманя, я сейчас сбегаю к девчонкам, у них есть сонник». Выскочил в коридор и тут же вернулся: «Ушли в кино красотки. Да не беда: позже перепишу толкование».

Появились ребята, помогли накрыть на стол, но от угощения дипломатично отказались, кивнув Степану на прощание.

Гости начали пить чай с тортом, конфетами и пирожными, веером рассыпая за беседой поселковые новости. Клава с Зоей осмелели: «Богато ты живёшь, Степан! Двадцать рублей выбросил, не моргнув глазом». Степан смутился: «Для таких гостей не жалко. Мамане-то известно: я же с первого курса подрабатываю ночным сторожем на строительной базе. Зарплата — 80-100 рублей, иногда — премия, стипендия — 35, так что сам себя обеспечиваю».

Вдруг Степан вспомнил: «Да, маманя, тут такое дело, — и полез в тумбочку, достал из неё маленький газетный свёрток, раскрыл его и передал матери небольшую пачку денег. — Тут триста рублей: зарплата и отпускные на работе, а ещё стипендия за три месяца. Думал сам привезти, но раз уж ты здесь — прошу».

Ольга расцвела, а подруги завистливо вздохнули. Никто из них и предположить не мог, что нежданные эти деньги станут причиной скорого курьёзного происшествия. Отчаёвничали, наговорились гости, пришло время прощаться. Ольга перекрестила сына и, заметив, что тот собирается их провожать, ласково предупредила: «Не надо, Стёпа, мы с девчатами прогуляемся по магазинам, на рынок заглянем. Ждём тебя домой. Будь осторожен! Спасибо за деньги!»

На улице Клавдия принялась нахваливать Степана: «Ой, Оля, парень-то у тебя золотой! Учится, работает, матери помогает, да и на каникулах не будет баклуши бить: сена с отцом накосит, дров заготовит, ягод-грибов наберёт. Такие деньги, такие деньги! Моему мужику за месяц не заработать, а тут, как с куста упали!» Зоя подпевала: «Молодец! Ничего не скажешь! Одет хорошо, весёлый, с нами душевно поговорил, о друзьях поселковых помнит».

А уж Ольга от счастья была на седьмом небе. И в таком блаженном, расслабленном состоянии захотелось ей отблагодарить подруг за ласковые слова. В это время подходили они к перекрёстку и, подняв голову, Ольга на фасаде углового дома усмотрела шикарную вывеску «Ресторан «Кивач».

— А зайдём, девки?! — предложила Ольга подругам.

— Что ты! Там, наверное, такие цены! А у нас хватит только на обратную дорогу! — испугались женщины.

— Зайдём, трусихи! Я угощаю! Подруги сменили пластинку:

— А и правда, хоть раз побывать в эдаком заведении, одним глазком глянуть на богачество, — и, боясь, как бы Ольга не передумала, осторожно подтолкнули её. — Ну, веди, мать!

Тяжёлая массивная дверь открылась на удивление легко, и женщины оказались в небольшом уютном фойе, справа от которого находился вход в просторный зал. Худощавый седоватый гардеробщик, читавший за стойкой газету, отложил её, снял очки и с улыбкой поспешил навстречу посетительницам: «Добрый день, женщины. Вы хотите пообедать? Пожалуйста, пройдите в зал — сегодня у нас свободно».

Женщины вошли, и тут же молоденький официант в белой рубашке с бабочкой, поздоровавшись, провёл их к одному из центральных столиков. Ловко отодвинув кресла, он усадил оробевших подружек и представился: «Николай. Пожалуйста, вот вам меню». Перед каждой клиенткой легла красивая цветная папочка. «Прошу вас, выбирайте, — продолжил официант. — Через пять минут я приму ваши заказы».

Женщины были очарованы — неведомый чудесный мир окружал их. Нежно звучала приятная музыка, тонкие ароматы изысканных блюд мешались с лёгким веянием дорогих сигарет, в хрустальной вазе на фоне белоснежной скатерти пламенели гвоздики, и так покойно и ласково приняли их тела удобные кресла. После грубой прозы поселковой жизни с её матом, очередями, руганью, с бесконечными стирками, варками, уборками, после навозных хлевов, сенокосов, огородов обычный ресторан казался им преддверием рая. Оглядывались, присматривались, жадно впитывая в себя атмосферу красивой, эфемерной благодати. Зал был заполнен наполовину. За соседним столиком расположилась компания армейских офицеров, чуть дальше сидели интеллигентные пожилые пары, а в углу то ли армяне, то ли грузины возбуждённо общались на своём гортанном языке.

Ольга с видом знатока раскрыла меню, предупредив подруг: «Девки, я буду читать — выбирайте!»

Клава и Зоя сосредоточились. Ольга начала: «Салаты и закуски: Салат «Печёночный» — 62 коп.; салат «Оливье» — 56 коп.; салат из свежих огурцов и помидоров — 68 коп.; овощная закуска с маринованными грибами — 84 коп.; заливная телятина — 1 руб. 12 коп. ; «Сельдь под шубой» — 44 коп.

Тут Клава неожиданно засмеялась: «Оля, а как это «Сельдь под шубой»? Ольга не знала, что ответить, но, спасая авторитет, небрежно заявила: «Возьмём без шубы».

Дальше пошли супы, пропустили их, добрались до вторых блюд. У кушаний с иностранными пугающими названиями росли цены: «Антрекот» — 1 руб. 20 коп.; «Эскалоп» — 1 руб. 45 коп.; «Бефстроганов» — 1 руб. 60 коп. ; «Ростбиф» — 1 руб. 90 коп.; «Ромштекс» — 2 руб. 15 коп., и вдруг мелькнуло знакомое — «Котлеты московские паровые» — 95 коп.

— Берём, — выдохнула облегчённо Ольга.

С напитками не мудрствовали лукаво: чай, а в дополнение к нему — блинчики с творогом. Зое хотелось выпить, тем более за чужой счёт, но, боясь осуждения подруг, она промолчала. Официант появился бесшумно: «Слушаю вас».

Ольга на правах старшей сделала заказ на троих: «Сельдь, но можно без шубы?» Николай понимающе кивнул. Ольга продолжала: «Котлеты, чай, блинчики с творогом». Николай спросил: «Хорошо, это всё?» Ольга ответила: «Да. Но почему Вы ничего не записываете?» Официант пояснил, что всё запомнил так: «Мы проходили специальные тренировки». Ольгу это сильно заинтересовало: «И ни разу не ошибались?» На что Николай ответил: «Ни разу, милые дамы!»

Николай был сама вежливость. И вдруг он предложил: «Хотите, проверим. Вы назовёте мне десять-двенадцать блюд с разным количеством порций, а я через минуту перечислю их в том же порядке».

Ольга раскрыла меню и начала вразнобой нести всю эту тарабарщину. Официант выслушал, подождал немного и, точно воспроизведя огромный список, ещё раз улыбнулся изумлённым клиенткам и ушёл.

— Бывают же умные люди, — подытожила простушка Клава. А Зоя, памятуя об упущенной рюмочке, едко подколола Ольгу: «За такие фокусы, Оленька, придётся накинуть ему чаевые».

Удивлённый Николай и вправду оказался кудесником, в считанные секунды изящно накрыв стол. Перед каждой женщиной на овальной тарелке истекал жиром крупный кусок посыпанной зелёным лучком селёдки, справа от блюда стояла небольшая фарфоровая пиала с водой и лежало крохотное вафельное полотенце. Ближе к центру стола курились дразнящим парком московские котлеты в обрамлении сложного гарнира, на серебристых подносиках возлежал красиво нарезанный хлеб и мельхиоровые вилки.

— Ну что, девки, посолимся для начала, — взяв хлеб и вилку и приступив к еде, скомандовала Ольга. Оголодавшие подруги охотно поддержали её. Блюдо оказалось коварным: целиковые звенья рыбы, политые растительным маслом, не поддавались туповатым вилкам, скользя и бегая по тарелкам. В конце концов женщины всё же нанизали их, прижав ломтиками хлеба, и, постепенно отгрызая, управились с холодной закуской.

— Оля, а вода-то зачем? — указала на пиалу Зоя.

— Ну, бабы, вы будто уж и впрямь из глухой деревни. Солёную селёдку положено запивать, а губы от запаха вытирать полотенцем. Это же город, культура, здесь всё по правилам, — Ольга вновь была на коне, просвещая диковатых подруг. Подняв пиалу, она с удовольствием выпила воду, утёрлась полотенчиком и аккуратно сложила его в опустевший сосуд. Уязвлённые товарки последовали примеру наставницы. С котлетами проблем не возникло, только Клава уронила на снежную скатерть оранжевую плюшку подливы. Покачивая лёгким подносом, явился добрый молодец Николай. С разрешения женщин он начал расторопно убирать грязную посуду, но вдруг отрешённо замер, глядя на пустые пиалы. Удивление на его лице сменилось странным волнением, породившим широкую бессознательную улыбку.

— Что-то не так? — деловито осведомилась Ольга.

— Нет, нет, всё в порядке, всё хорошо, — бормотал Коля, но было видно, как его распирал, сотрясал и рвался наружу здоровый молодой смех. Усилием воли подавив себя, он забрал посуду, умчался в глубины кухни и только там облегчённо и заразительно расхохотался. Женщины были озадачены, не понимая, что произошло с таким приятным молодым человеком, и на всякий случай стали осматривать себя, отыскивая изъяны во внешности. Обычные поселковые бабы, в возрасте, одетые хоть не по моде, но в чистое — не было упущений. Всё ещё полыхая остатками перегоревшего смеха, тихо подошёл с блинчиками и чаем Коля-Николай. Едва поставил поднос на стол, Ольга мягко тронула рукав его ослепительно белой рубашки: «Мил человек, скажи ты нам, Христа ради, что случилось?»

Официант неожиданно погас:

— Дорогие женщины, я виноват перед вами, прошу прощения.

— Да в чём вина-то? — растерялась Ольга.

— А в том, милые дамы, что когда подавал холодную закуску, не объяснил вам, что едят такую селёдку без помощи вилки. Её просто берут руками, кушают с хлебом, а, закончив, промывают пальцы в воде и вытирают полотенцем. Ещё раз прошу простить меня.

Николай освободил поднос, пожелал приятного чаепития и ушёл. Воцарившееся за столом молчание пролегло границей полярных чувств женщин: Клава с Зоей вознеслись к вершинам блаженства, а Ольга падала в бездну отчаяния и стыда…

Спустя три дня Ольга домывала плохо крашенные полы конторы. Был канун получки, и мужики валом валили в бухгалтерию на сверку, курили и посмеивались в коридоре, дожидаясь своей очереди. Павел Осинкин, сорокалетний рыхлый мужик, матерщинник и пьяница, надумал потешить товарищей.

— Оленька, говорят ты с девками в Петрозаводск ездила? — ласково начал он.

Шоркая лентяйкой, Ольга сумрачно обронила:

— Было такое.

Паша гнул дальше:

— По слухам, ресторан посещали?

— Довелось, — кратко подтвердила Ольга.

— Селёдочку заказывали? — расплылся в щербатой улыбке Павел.

— Атлантическую, — уточнила Ольга.

— Водичкой изволили запивать? — захохотал Осинкин, мужики тоже весело заржали.

Не моргнув глазом, Ольга дополнила:

— И запивали, и полотенцами утирались, — и тут же перешла в яростное наступление. — Вот ты, охламон заречный, зубы скалишь, а что бы ты делал на нашем месте? А? Давай глазками-то косыми по сторонам не зыркай, а отвечай, идол!

— Ну, я бы это… — мямлил растерявшийся Пашка, — не торопился, я бы…

И в этот момент один из мужиков помог ему:

— Взял вилку, съел селёдку и запил водичкой.

— И утёр бы губки полотенцем, — добавил другой.

Накуренный воздух помещения колыхнул дружный раскатистый смех.

Станислав СЁМИН

п. Ильинский