ИСТОРИЯ СТАРОГО ДОМА

В деревне Верховье Олонецкого района жила­была семья Демоевых. По современным меркам эта семья была небольшой — отец с матерью да двое сыновей: тётя Аня и дядя Петя Демоевы и их сыновья Фёдор с Яковом. Со всеми ими я был дружен, часто бывал у них в гостях. Гостил, бывало, подолгу. Сейчас в живых нет ни дяди Пети, ни Фёдора с Яковом. О судьбе Анны Ивановны (на фото), к сожалению, не знаю почти ничего.

Нет и трёх домов, которые им принадлежали: один из них, самый старый, пустовал, во втором жили дядя Петя с тётей Аней и младшим сыном Яковом, ещё в одном — Фёдор со своей гражданской женой Натальей. О судьбе самого первого дома в анналах моей памяти сохранился рассказ Анны Ивановны, который я и хочу вам поведать.

Под номером 58

Дом крестьянина Ивана Ивановича Харитонова, находившийся в деревне Верховье Олонецкого района и значившийся под номером 58, был построен ещё в начале 20-х годов прошлого столетия. Это был самый настоящий карельский дом, всё строение которого превышало 20-метровую длину и имело три этажа. Под единой крышей располагались как жилые, так и хозяйственные постройки: хлев, сарай и т.п. Как рассказывала дочь И.И. Харитонова Анна Ивановна Демоева, со временем, обретя закономерную ветхость, дом дал осадку и нижний этаж отцовского детища ушёл в землю.

— Себя я помню с пятилетнего возраста, — рассказывала Анна Ивановна. — Как говорится, история своя есть у леса, у поля, а то, о чём я поведаю, — это история моего отцовского дома. Дом отца нас, четырёх его дочерей, растил, одевал и кормил. В 1934 году отец умер, а уже в следующем году на Олонецкой равнине появились первые колхозы. У нас в Верховье был организован колхоз «Пламя». Вступила в колхоз и мама, отдав туда корову, лошадку, всю сбрую, бричку, телегу, плуг и борону. Но у мамы и до этого было повышенное давление, а после смерти отца здоровье ещё больше ухудшилось, и каждый день на работу в колхоз она ходить уже не могла. Из-за этого у мамы не хватало трудодней и нашу семью из колхоза исключили. В то время наша семья состояла из шестерых человек: Шуре было 18 лет, Федору — 13, мне — 8, Кате — 7, Вере — 6. Все, как говорится, мал мала меньше.

Изба­читальня

— Из колхоза-то исключили, а семью ведь как-то содержать надо было. В то время в деревнях стали организовывать избы-читальни. И вот как-то из сельсовета приходит к нам представитель и говорит: «Не отдадите ли в аренду две верхние комнаты?» Мама и согласилась. В 1936 году в этих комнатах у нас открылась изба-читальня. А в 1938 году в них же Иван Лёвкин начал обучать верховских женщин своим песням. Потом с этими песнями они выступали в клубе. В этих же двух помещениях мама подрабатывала уборщицей. Также она убирала клуб. Но так как нас, девчонок, было много, то мы ходили туда по субботам и помогали маме.

— А имущество, которое забрали в колхоз, так там и осталось? — спросил я Анну Ивановну.

— Имущество всё ушло туда. Да ведь не только наше, но и всей деревни имущество…

— Наступил 1939 год, — продолжала свой рассказ Анна Ивановна. — К тому времени в этих двух помещениях нашего дома проводились колхозные собрания да и сходы всей деревни. Очень хорошо запомнилось собрание деревенских жителей, на котором обсуждался вопрос о том, чтобы передать Финляндии Олонецкий район, а взамен Финляндия отодвинула бы границу от Ленинграда. Всё население нашей деревни проголосовало против: никому, мол, Олонецкую равнину мы не отдадим.

Собрание проходило осенью, а в конце года началась Советско-финляндская война. Зима была очень морозная. В некоторые дни температура воздуха опускалась даже ниже сорока градусов. Клуб, избу-читальню, сарай с сенями заняли военные снабженцы. В эту же зимнюю кампанию на колхозном поле вынужденную посадку совершил наш самолёт и весь его экипаж также разместился в нашем доме. Стартовал этот самолёт из Челябинска и долетел до нас. Экипаж в течение месяца дожидался у нас ремонтников.

Пока в нашем доме располагались военные, мама корову ходила доить под конвоем. Часовой с винтовкой откроет, бывало, дверь: «Иди — корми, пои корову, дои её!» Два или три месяца так продолжалось.

Когда закончилась эта война, мама в клуб работать больше не пошла. Избу-читальню перевели в бывший поповский дом, и до осени наши верхние комнаты оставались свободными. Но потом опять пришли люди из сельсовета и попросили сдать эти помещения под школьные классы. А куда денешься?! Кормиться-то надо! Да и работа тут же, рядом.

Оккупация

— Когда с началом Великой Отечественной войны стал приближаться фронт, всю скотину колхоза «Пламя» переправили через Свирь. В первых числах сентября Олонецкий район был уже оккупирован. Мы в числе других беженцев в эти дни находились в районе Сельги. От дождя спрятались в сенном сарае и сидели там. На пять семей была всего одна лошадка — бери из дому что хочешь. С собой мы взяли только корову да самое необходимое, что могло понадобиться на пятерых человек. Фёдор уже был мобилизован на фронт — аккурат в пятницу, в Ильин день.

Из сарая дядя Саша Караков и тётя Таня Петрова решили выйти на дорогу и посмотреть, не идут ли финны. «Как только вышли на дорогу, — рассказывал потом дядя Саша, — от велосипедов финских в глазах аж рябит. У меня волосы дыбом встали, шапка вверх поднялась. А потом один финн остановился, расспросил о том, кто да что, а выслушав, сказал: «Поворачивайте да поезжайте домой!» И повернули мы обратно. Дошли до Верховья. Железнодорожного моста тогда ещё не было. Но когда-то в Верховье была сооружена плотина, и на этом месте частенько случался залом. Мы с Катей перешли через этот залом, а лошадей да коров с остальным скарбом хозяева повели вокруг. Вере тогда было 10 лет, места на телеге не оказалось, и она ехала верхом на корове, а корову вела мама.

Пришли мы с Катей в дом, смотрим: никого нет, всё имущество стоит целёхонькое.

Через некоторое время заходят к нам два финна и говорят: «Девчонки, есть ли у вас мешки?» Я отвечаю, что ни одного мешка нет. «В той риге, — говорят они и показывают рукой, — есть много намолоченной пшеницы. Идите и домой отнесите. Возьмите, сколько можете». А много ли в передник да в юбку возьмёшь?! Финны, как увидели это, не знаю, где мешки нашли, но три мешка пшеницы домой нам принесли и говорят: «Спрячьте так, чтобы никто не видел». Когда пришла мама, муку эту она спрятала в подполье. Целую зиму мы ели хлеб из неё.

В Олонце находился детский дом, в нём у финнов была прачечная. Мы оттуда брали одежду, и я её стирала. А в конце 1941 года нам всем выдали карточки.

Осенью 1942 года финны в нашем доме открыли школу. На другой стороне реки, в доме Чадоевых, располагалась вторая школа, третья была у Рухтоевых. В школе, которая находилась в нашем доме, я убирала помещения и варила школьникам обед. Всю войну вплоть до самого освобождения там работала.

Штаб

— К 1942 году финны успели построить руками наших военнопленных железную дорогу и мост через Олонку. Когда в 1944-м году стали наступать наши, смотрим, а у поездов со стороны Финляндии только «хвост мелькает» — финны срочно эвакуировались.

В июне 1944 года над нами проходили воздушные бои. Наши самолёты старались бомбами угодить в железнодорожный мост. А во время бомбёжек многие люди в нашем доме прятались: дескать, он большой, так донизу не каждая бомба достанет. Во время наступления наших войск тоже в нём прятались. Так, например, дом Петровых сгорел. Спасти удалось только конюшню. Две семьи остались без крыши над головой. Одна из этих семей потом в нашем доме жила.

После освобождения в доме расположился штаб передовой лётной части. Аэродром сделали на колхозных полях. В Нурмолице-то аэродром был, но он был финнами заминирован. Также на улице стоял часовой, и в наш дом никто без пароля войти не мог. А осенью 1944 года в нашем доме опять открылась школа: обучались два класса. Школа у нас в доме располагалась на протяжении трёх лет.

Кто сметану съел?

— С окончанием войны опять восстановили колхоз. И мы опять туда отдали корову и телёнка. В 1945 году я уже работала в правлении колхоза помощником счетовода.

В 1946-м или 1947-м у нас поселилась экспедиция — делали географические карты. Техник жил у нас. Мы тогда с мамой ходили на сенокос, а младшая сестра Вера оставалась дома. Как-то приходим с сенокоса и мама спрашивает у Веры: «Сметану и сливки с молока не брала?» Та отвечает ей: «Нет, не брала». Через некоторое время опять исчезли сметана и сливки. А потом я случайно увидела, что сметану со сливками у нас этот самый техник подворовывает. Приходит как-то его начальник, а я ему и говорю: так, мол, и так, ваш техник втихаря ест сметану и сливки. Тот дал ему сроку 24 часа. Через сутки из Ленинграда приехал новый техник.

Дом нас вырастил

— В нашем доме всегда кто-нибудь да жил. Помню, в начале 30-х даже цыгане жили. В Олонце тогда строили электростанцию. Рядом с художественной школой стоял Дом крестьянина, где цыгане и работали. С цыганскими детьми я играла и даже по-цыгански умела говорить. Но с тех пор помню только одно слово — манро — хлеб.

Две войны прошло. Много людей останавливалось в нашем доме, но только два человека были без стыда и совести… Отцовский дом я только добрым словом могу вспоминать: дом нас вырастил. Большое счастье от этого дома всем нам, сёстрам, было, — такими словами закончила свой рассказ Анна Ивановна Демоева.

Уже нет ни дома, ни его хозяев… Всякий раз, когда я проезжаю мимо, поворачиваю в сторону, где высился этот дом, а за ним прятались два других, но меньше. И всякий раз вспоминаю о семье Демоевых с душевной теплотой.

Василий ВЕЙККИ

Фото предоставлено автором